Я тебя отпускаю  - Мария Метлицкая

Помолчали. Рина подумала: «А с Валентиной хорошо было молчать».

– Приезжала мама – красивая, нарядная, пахнувшая духами, – продолжала свой рассказ Валентина. – В городе она окончила торговый техникум, работала в магазине заведующей. Удачно вышла замуж за инженера, родила вторую дочь. Словом, все с ней было нормально и даже очень хорошо. Конечно, привозила подарки – и вещи, и всякие вкусности. С собой увозила картошку Марусину, синеглазку. Ничего нет вкуснее. Сало увозила, яички свои. Кур и уток забитых. С собой меня звала, а как же: «Поедем, Валечка! Там город, красота! А сколько всего? Театр, музей. Цирк приезжает! А магазины! Один «Детский мир» чего стоит!» Завлекала меня, соблазняла. Я долго сопротивлялась. Три года. И сломалась, соблазнилась – ребенок. – Валентина замолчала, словно прислушиваясь к себе.

– И что? – не выдержала Рина. – Прижились в городе?

Та улыбнулась:

– Да нет, не случилось. Три месяца выдержала и – опять к деду и к бабульке, в деревню. Господи! Приехали мы, вылезла я из грузовика, огляделась и как разревусь! Стою и плачу как дура. А дед с Марусей меня утешают. И лица у них светлые, счастливые. Молодые. Как же они были счастливы! Да и я тоже.

– А мама? – тихо спросила Рина. – Обиделась?

– Наверное, ей все это тоже было не сильно приятно, – задумчиво проговорила Валенитина. – Дочь сбежала от родной матери. Но, я думаю, в каком-то смысле она вздохнула, ей стало легче. – С мужем ее мы не ссорились, человеком он был незлым и, видимо, неплохим. Но не сблизились – ни ему, ни мне это было не нужно. К тому же он над дочкой своей умирал, над моей единоутробной сестрой Наташей. Просто трясся весь от любви. А я в эти минуты деда и Марусю вспоминала, как они надо мной тряслись и меня любили. Ну и завидовала, конечно, по-детски. Нет, мама старалась меня приобнять, пожалеть. Но я понимала, что и она от меня отвыкла. И маленькую Наташу любит больше меня.

В общем, я вернулась, и мои старики расцвели. И я расцвела – бегала на речку и в лес, играла с друзьями. Забегала домой только поесть – и опять во двор, на улицу, на свободу. Все надышаться не могла вольным воздухом. Любовалась природой нашей. Вставала на пригорке, распахивала руки, закрывала глаза и думала: «Ах, какая же я счастливая! И ни за что больше отсюда я не уеду!»

Валентина вдруг опомнилась, захлопотала:

– Чаю еще будешь или спать? Заговорила я тебя своими глупостями. Сама удивляюсь. Ведь не болтливая вроде, а тут понесло.

– Нет, нет, что вы! Мне очень интересно, – горячо заверила ее Рина. – А дальше? Дальше что было?

– Дальше? А дальше, девочка, была жизнь. – Она снова присела на край стула и подперла голову ладонью. – Школу я окончила, а вот в техникум в город не поехала – Маруся заболела. Крепкая была, здоровая, а надорвалась. Слегла наша Марусенька и вставать не желает. Дед сказал, что она жить устала. Просто устала – и все. И перестал ее тормошить и мне не велел трогать. Я ее кормила, но ела она плохо, еле-еле, по две ложки жидкого. И все в потолок смотрела, как в телевизор. Или спала. По весне дед стал выносить Марусю на улицу, на крыльцо. Расстелит коврик и сажает ее. А сил у той совсем нет – спина не держит. Тогда он своим плечом ее поддерживал. Так и сидели, как сиамские близнецы. Я в окно на них гляну и реву, реву. Господи! Самые родные люди, ближе и любимей нет. Вот Маруся уже на полпути туда. А следом и дед уйдет. Сколько он без своей Марусечки протянет? И останусь я одна на всем белом свете. Мама с Наташкой не в счет – у них своя жизнь, они далеко.

Летом Маруся ушла. На людях и при мне дед не плакал. Плакал он по ночам. Выл в подушку, как волк. Я даже уши ватой затыкала, чтобы не слышать и с ума не сойти.

Ну а через два года он ушел следом. Умер во сне, под утро. Я как почувствовала. Вернее, услышала – тихо. Обычно дед похрапывал, как все мужики. Подошла к нему и все поняла.

На похороны и мама приехала, и Наташка.

Похоронили мы деда, и мама стала меня уговаривать уехать с ними. А Наташка все хмурилась. Я видела, что она этого не хотела. И правильно! Кто я ей? Чужой человек. А там две комнатки, говорить не о чем. Получалось, что меня подселят к ней. Ну и зачем ей это? И я видела, как ей полегчало, когда я отказалась.

После выпускного я стала работать в поселке, в администрации. Секретарем. Дедова ученица меня туда пристроила. Хорошая работа была, непыльная. Только через четыре года ушла моя начальница, а новая взяла в секретари свою племянницу. Выжили меня, одним словом. А тут Нинка моя в санаторий устроилась, в столовку, помощником повара, а точнее чернорабочей. Овощи перебирать и чистить, кастрюли и баки мыть. Но довольна была – нет слов! Я понимала – подкармливалась. Основное, конечно, брали повара, потом официанты, но и простым рабочим тоже перепадало. По мелочи, и все же – то селедку дадут, то яиц. А то масла кусок. Нинке же тяжело было детей тянуть. Муж ее пил, поди прокорми эту ораву!

Ну и меня туда стала звать. Соблазнять, короче. Я отказывалась, на кухню идти и брать не хотела. А там, она говорила, без этого нельзя – сразу решат, что ты стукачка.

А тут в декрет ушла сестра-хозяйка. Ну и тогда я пошла. Хорошая была работа. Сижу в своей каморке, белье сортирую. Склад у меня был – подушки, одеяла, матрасы и прочее. Но никто не трогал, начальство не лезло, и я весь день была одна, наедине с собой.

Кормили нас, сотрудников, хорошо, так что и сытая была, и при какой-никакой зарплате. В общем, мне хватало, как понимаешь. Какие у меня там расходы? – Валентина отхлебнула остывшего чая. – Ну совсем я тебя замучила? Иди спать, Иришка, иди! Завтра, – она вздохнула, – у нас с тобой тяжелый день.

– Не усну, – отозвалась Рина. – Точно знаю, что не усну. Я здесь у вас за всю жизнь выспалась. Да и вообще, – она погрустнела, – куда мне теперь торопиться? Я теперь безработная, спи себе и спи. До второго пришествия. – И встрепенулась: – Валя. А вы, простите, ну… – Она замялась. – В смысле романы там… замужество… Вы ведь такая красавица! Не может же быть, чтобы…

Валентина ее перебила:

– Может! Вернее, замужем я не была. А романы… – Она улыбнулась. – Да и романов, по сути, не было. Так, ерунда. Да, – оживилась и порозовела она, – знаешь, кто смолоду мне прохода не давал? Мишка! Да-да, представь себе, Мишка. С шестого класса за мной ходил, как телок привязанный. Деваться от него было некуда. А уж в восьмом под окнами ночевал. Дед его гонял, а все без толку. Куда я, туда и он. Замуж звал после школы, в армию ушел, просил ждать его.

А я правду сказала:

– Не-а, не буду, Миш. Ты же знаешь.

А Антонина давно его любила, тоже со школы. Страдала, бедная. Ревновала. А Мишка, гад, на нее ноль внимания. А когда в армию ушел, мать у него заболела, тетя Галя. И Тонька стала за ней ходить, лучше дочери. Ночевала, кормила, за двором их следила. В общем, готовая невестка. И не просто невестка, а золото! Письма Мишке писала, посылки собирала. Даже поехала к нему за сто верст, служил этот дурак на Дальнем Востоке. Приехала, а он морду скособочил – дескать, чего приперлась? Тонька неделю ревела.